Когда говорят о том, что большая часть проституток идёт на панель или в бордель совершенно добровольно, то тут появляются возражения, что-де тут имеет место экономическое принуждение. Но, заметим, что экономическое принуждение действует в отношении множества видов работ. Безработица в Швеции (где до сих пор сохранилась весьма неплохая социальная политика, позволяющая пристойную жизнь и в отсутствии занятости) всего 8 процентов, не могу поверить, что кроме как в бл**и женщинам некуда податься. Если говорить о влиянии экономического фактора, то наибольший уровень проституции должен наблюдаться в Туркмении, где безработица составляет 70 процентов.
Я согласен с тем, что проституция — это неприятное занятие. Потому что оказание услуг на платной основе подразумевает оказание их любому платёжеспособному клиенту, включая непривлекательных («братец Луи-Луи-Луи, тщетны твои поцелуи, для меня ты взрослый, лысый, старый, толстый»), неопрятных и дурно пахнущих (иногда не по своей вине, а из-за генетически обусловленных нарушений обмена веществ), с которыми бесплатно никакая женщина не пошла бы. Но очень многие виды работ ничуть не более приятны. Например, у продавщицы, которая должна большую часть рабочего дня стоять на ногах. Мало приятного и в работе на производстве или на стройке: шум, вибрация, стояние на ногах, грязь, запахи, высокая или низкая температура воздуха, вредные вещества, навязанный график сна и бодрствования при посменной работе и т.п. Далеко не всем соискателям работы, какого пола они бы ни были, удаётся пристроиться в красивый кондиционированный офис.
Вынужденности проституции опровергается тем фактом, что она существовала даже в СССР в 60-80-е годы (как до, так и во время перестройки). Безработица тогда была отрицательной, то есть, постоянно и практически повсюду требовались работники разного пола. Более того, можно было без особого труда пробиться и на чистую конторскую работу: скажем, через финансовый техникум, пед- или культпросветучилище, не говоря уже о том, что для поступления в педагогический институт в провинции достаточно было не быть клинической олигофренкой — брали всех подряд, боюсь, что и лёгкая дебильность проканала бы. Но чтобы получать много, надо было или быть профессором, или стоять у станка.
Профессором быть получится не у каждой, а стоять у станка в лом: так накувыркаешься за день, что и деньгам не обрадуешься, и на походы в клёвые кабаки сил не останется. Вот и шли в проститутки, чтобы с минимальными затратами труда получить максимум бабок, ещё и не делясь с так называемыми общественными фондами потребления (с одной стороны, эти фонды обеспечивали бесплатность образования, медицины и проч., с другой — туда уходила большая часть зарплаты ещё до вычета налогов). Какой вывод? Работа проститутки более лёгкая, нежели работа на производстве и порой приносящая больший доход. И женщина с определённым складом характера идёт туда совершенно сознательно, имея массу альтернатив.
Да расчёт очень простой: где-то в конце 70-х минет стоил трояк за сеанс. Пять минетов в день — это не более 2 часов занятости, при этом 390 рублей в месяц чистыми. Получала ли такие деньги за гораздо больше рабочих часов учительница младших классов, медсестра, библиотекарша, маляр-штукатур или ткачиха? Маляр-штукатур или крановщица, в принципе, могли, но «грязными» (то есть, 13 процентов долой, и ещё 1 процент профсоюзных взносов), за весьма тяжёлый труд в любую погоду и со сверхурочными, то есть, не 2 ч в день, а намного больше. Ткачиха существенно реже, расценки в текстильной отрасли были низкими. Учительница, медсестра и библиотекарша таких денег и по телевизору отродясь не видали.
Большинство женщин, конечно, в профессиональные проститутки не шли, во-первых, чтобы не связываться с милицией, во-вторых, из-за общественного осуждения этого рода занятий. Но по мелочи, там и сям это случалось. Актрисы порой добывали роли через койку главного режиссёра (про то, как актрисы советского Театра Сатиры «телебонькали» Валентину Плучеку, пишет в мемуарах вдова Андрея Миронова), да и в офисах бывали случаи коечных карьер. Вся разница — в числе клиентов. Допишем туда же браки хищниц с хорошо устроенными в жизни гражданами («За писателя пойду, домработниц заведу, буду модно одеваться, перед всеми задаваться, и по творческим домам стану ездить я сама», — © М.Ножкин, «Дело было вечером»), впрочем институционализированной проституцией называл брак ещё Энгельс.
А в чём же дело, почему феминистки так ополчились на проституцию, но не осуждают сам факт работы женщин, скажем, сборщицами электроники, которым приходится носить подгузники, ибо начальство не отпускает ни «пи-пи», ни «а-а» (впрочем, если бы мужики работали на этой сборке, не отпускали бы и их)?
А всё дело в том, что вопреки красивым декларациям, объектом борьбы феминисток служит не неравенство, а мужчины как таковые. Отказ в сексе — важное средство их «дрессировки». И проститутки выступают в роли штрейкбрехеров, предоставляя услуги за деньги и делая все манипулятивные усилия феминисток (плюс хищниц, паразитирующих на том, что к старости человек становится менее привлекательным, и ему просто так не дают) тщетными. Если кто-то провозглашает лозунги избыточной возвышенности, всегда стоит поискать тот сочный бифштекс, который он хочет отжать у ближнего под их прикрытием.