Во время поездки в Еджипт приобрели с женой местные sim-карты. Сразу отмечу, цены там на исходящие настолько мизерные, что 5 баксов может хватить на несколько месяцев. Возможно это как то связано с растущей конкуренцией между тремя операторами: Vodafone, Mobinil, Etisalat (в пример будет сказано нашей зажравшейся «тройке»). Поэтому все местные аборигены целыми днями только и делают, что трендят и трендят по своим задрипанным мобилам. Потому что они это любят и умеют. Это важный элемент их культуры, без которого им было бы скучно жить.
И это важный момент этой истории, потому что звонки для них это действительно дешево. По всей вероятности, мне достался чей то бывший номер. В принципе это нормально, туристы приезжают и уезжают, выбрасывают симки. Зачем оставлять номера? Нет активности какое-то время, снова продаем. И вот повадился мне звонить какой-то египтос и спрашивать какого-то Мохаммеда. Обычно разговор начинался так:
— Аллоу! — Да, алло. — Аллоу! Мохаммед?
Далее было три вариации. Первая, дождаться любого моего ответа и спросить еще раз. Вторая, дождаться ответа и спросить на своем тарабарском что-то вроде «Щто ти сделал с Мохаммедом, зави ево бистра суда, сюка!». И третья, молчать в трубку, ожидая, что Мохаммед вот-вот сам заговорит с ним.
Так продолжалось дней пять. За это время я неоднократно пытался на английском объяснить египтосу, что он ошибся номером, чтобы он не звонил больше сюда, что тут нет никакого Мохаммеда, что сам ты Мохаммед и что Мохаммед умер. Упоротый египтос не сдавался. Мне пришлось внести его номер в черный список своего телефона. Ха! Он позвонил с другого номера. Я внес другой его номер в черный список. Он позвонил с третьего. В принципе, мне он сильно не надоедал, просто звонил иногда не в самый подходящий момент, ну и бог с ним.
Финалом всей этой истории стало, когда он опять позвонил. Мы в это время возвращались в минибасе с очередной экскурсии. Опять началась вся эта шарманка. Тут мне в голову пришла отличная мысль. И как я раньше не додумался? Сую телефон русскоговорящему гиду и говорю, узнай, мол, чего этому чуваку надо? Гид берет телефон и убегает... поверили? Нее, это шутка. Куда он из минибаса убежит при 100 км/час? Короче гид берет телефон, где-то минут 15 общается с этим телефонным террористом. Потом возвращает мобилу и молчит. Я в недоумении. Спрашиваю, чего случилось-то? Что он хотел? Гид поворачивается ко мне и говорит:
— Зовут этого человека Акиики. Понимаешь, Мохаммеда они похоронили. Положили в могилу ему телефон с этим номером. И вот, спустя какое-то время решил он ему позвонить. И не понимает, почему кто-то чужой отвечает. Мне было трудно объяснить ему это.
По приезду, я дал гиду чаевые. Мохаммеда больше никто не спрашивал.
Большевики (настоящие, а не имитаторы позднесталинской и более поздних эпох) были противниками США просто в силу того, что это капиталистическое государство. Но есть и иной антиамериканизм, «духовненький», и тут тон надавал Гитлер с его шайкой будущих висельников и самоубийц.
Гитлер был одержим антиамериканизмом не менее, чем антибольшевизмом: «Америка вызывает у меня лишь ненависть и отвращение, полуеврейская-полунегритянская страна, где все основано на власти доллара. Американцы живут как свиньи, хотя и в очень роскошном свинарнике». Гитлер признавал за США лишь успехи в экономике, науке и архитектуре.
Одной из причин поражения Германии во Второй мировой войне была недооценка Гитлером мощи Америки и её роли в мировой политике. О том, на чём основывался взгляд фюрера на США, рассказывает Джеймс Комптон в книге » Свастика и орёл. Гитлер, Рузвельт и причины Второй мировой войны. 1933-1941″ (Центрполиграф, 2007).
Колин Росс открывает Америку
В 1930-х годах у Гитлера появился новый источник информации об Америке – это был немецкий писатель Колин Росс, рассказывавший в своих книгах о путешествиях, которые он совершил. Росс объездил весь свет и опубликовал две книги о США: «Наша Америка» (1936) и «Американский час судьбы» (1937). Кроме того, под его именем появилась статья «Америка становится мировой державой» (1939). В этих произведениях Росс создал образ Америки, суть которого он пояснил в личной беседе с фюрером, состоявшейся в 1940 году.
В своих книгах Росс описывает экономически сильную и политически честолюбивую Америку, но тем не менее уже старую и усталую; это была страна, которая «больше уже не ощущала себя новым миром». Пережив политическую (1776) и экономическую (1861) революции, американцы созрели для социально-расовой. «Национальная мировая революция, словно динамит, взорвёт эту страну», — писал Колин Росс. Он считал, что сильная власть Рузвельта станет фундаментом для американской диктатуры
В книге «Американский час судьбы» была нарисована оптимистичная картина национал-социалистических перспектив в Америке. Статья, опубликованная в журнале «Цайтшрифт фюр геополитик» в 1939 году, описывала, что Америка одержима идеей немецкой угрозы и охвачена военным психозом, причем врагом номер один считается Германия. Амбиции американцев, писал он, заключаются в установлении господства над регионом, простирающимся от Северного полюса до Южного и от Гуама до Зеленого Мыса.
В 1938 году Росс прислал в министерство иностранных дел несколько писем, в которых высказывал своё мнение об этой стране. В одном из них он, в частности, утверждал, что евреев и англосаксов заставляет выступать единым фронтом против Германии экономическая нестабильность. Решение проблемы он видел в том, чтобы попытаться пробудить в американских немцах чувство долга перед исторической родиной и объединить их, хотя и признавал, что выполнить эту задачу будет неимоверно трудно.
Свою беседу с Гитлером в марте 1940 года Росс начал с сообщения о том, что во время судетского кризиса американцы надеялись, что европейские страны объявят Гитлеру войну, но, узнав, что те предпочли заключить с ним соглашение в Мюнхене, преисполнились «чувства отвращения к старой Европе», поэтому в настоящее время интерес американцев к европейским делам невысок. Росс заявил, что во внешней политике США преобладает империалистическое стремление расширить сферу своего влияния. Потом Росс принялся анализировать причины современных антинемецких настроений в Америке. Это печальное явление породили четыре фактора: во-первых, комплекс превосходства, присущий англосаксонской аристократии; во-вторых, «чудовищная власть евреев», которые с помощью клеветы и бойкота развязали невероятно успешную кампанию, направленную против всего немецкого; в-третьих, отсутствие в пронемецких кругах гражданского мужества, в результате чего они испугались экономического и социального давления; и, наконец, лучшее знание Англии и естественная привязанность к ней.
Когда речь зашла о Рузвельте, Росс охарактеризовал его как «отчаявшегося нациста», чья всепоглощающая ненависть к Гитлеру была порождена самой обыкновенной завистью и жаждой власти. Потом Росс пустился в рассуждения о том, какую огромную роль сыграли в американской истории люди немецкого происхождения, и заявил, что очень многие американцы терпеть не могут евреев и это вселяет в него надежды на будущее.
Все эти факторы могут быть использованы немецкой пропагандой, однако Росс отметил, что она должна в первую очередь поддерживать идею о том, что Германия не представляет никакой угрозы для стран Западного полушария и что главным врагом для Европы является Англия. Гитлер согласился с этим, а когда его гость ушел, заявил, что этот журналист – «очень умный человек, у которого много полезных идей».
Ещё одним источником сведений об Америке для Гитлера была немецкая пресса. Однако, просматривая самые солидные журналы рейха, можно заметить, что все статьи либо выставляют эту страну в карикатурном виде, либо искажают факты в угоду нацистской идеологии. Сотрудник министерства иностранных дел П.К.Шмидт охарактеризовал это явление следующим образом: «Гитлеру хотелось видеть Америку контролируемую евреями, стоящую на пороге социальной катастрофы и не способную вступить в войну, и ДНБ (Немецкое информационное агентство) печатало статьи, которые выставляли Америку именно в таком свете».
Встречи Гитлера с американцами
Гитлер дал несколько интервью знаменитым американским журналистам, таким как Уильям Рэндольф Херст и Анна О'Харе-Маккормик, но во время этих интервью говорил в основном он сам. Гитлер ограничивался только самыми общими замечаниями о немецко-американских отношениях, слегка удивившись при этом, почему об этом вообще зашла речь. В число других американцев, с которыми Гитлер встречался в этот период, входят Т.Дж.Уотсон из «Интернэшнл бизнес машин» (1937 год), бывший президент США Герберт Гувер (1938 год), В.Р.Дэвис, нефтяной магнат (1939 год), Дж. Д. Муни из «Дженерал моторс» и помощник Государственного секретаря Самнер Уэлльс (1940 год), а также бывший посол США в Брюсселе Кудаи (1941 год).
Он встречался также с различными лидерами американских немцев, например с Якобом Шурманом, и с людьми, связанными с нацистским движением в Америке — Грантом Стоддардом и Фрицем Куном.
Муни пытался объяснить ему, что Рузвельт человек умеренных взглядов. Кудаи дал понять, что он (Кудаи) считает политику Рузвельта «неправильной, абсолютно неверной», что Англия потеряла былую силу и что, хотя в Западном полушарии все боятся немецкой армии и даже опасаются её вторжения в Америку, он надеется убедить американский народ, что победа Германии в Европе ничем ему не угрожает. Что касается беседы с Уэлльсом, то Гитлер писал Муссолини, что не узнал от него ничего нового и вообще не понимает, зачем явился к нему этот американец. Как отметил в феврале 1940 года в своем дневнике Ульрих фон Хассель, бывший немецкий посол в Риме: «Гитлер и американцы говорят на столь различных языках, что понимание между ними просто невозможно». Даже Стоддард, который нарисовал Гитлеру розовую картину будущего нацизма в Америке, ушёл от фюрера разочарованным, а о Гувере Гитлер, как пишет Джеймс Комптон, высказался весьма кратко: «Мелкий человечишко – в нашей стране сгодился бы только на то, чтобы занять должность местного партийного служаки».
«Пропащая страна»
Какая же картина Америки сформировалась у Гитлера на основе этой отрывочной информации и почти полного отсутствия интереса к ней? Отношение к ней Гитлера было опутано многочисленными предрассудками. Они были столь сильны, что фюрер не хотел считать Америку частью политического мира. Ганфштенгль был, вероятно, совершенно прав, когда утверждал, что американцы для Гитлера как нация не существовали. В письме автору доктор Томсен, который позже стал поверенным в делах немецкой миссии в Вашингтоне и присутствовал на заседаниях кабинета министров до 1936 года, писал: «Я не помню, чтобы Америка хотя бы раз стала темой обсуждения кабинета министров». Бывший консул генерал Видеман утверждал, что для Гитлера Америка не представляла никакого интереса. За исключением нескольких замечаний, сделанных Доддом о том, что Гитлер интересовался, как отнеслось к тому или иному событию американское общественное мнение, нет никаких свидетельств того, что Гитлер считал США политической силой, с которой надо считаться, по крайней мере до начала войны в Европе.
Впрочем, в этом нет ничего удивительного, если вспомнить о том, что Гитлер считал критерием величия нации. Он не находил в США ни расовых, ни культурных, ни духовных ценностей, которые, по его мнению, служили главными признаками здоровой нации. Джеймс Комптонпишет: «Что такое Америка? – спрашивал Гитлер Ганфштенгля. – Это страна миллионеров, королев красоты, глупых пластинок и Голливуда». В 1942 году он не видел для американцев никакого будущего.
«Это страна, находящаяся в состоянии упадка, раздираемая на части расовым и социальным неравенством. Мне в тысячу раз больше нравится Европа. Америка вызывает у меня лишь ненависть и отвращение, полуеврейская-полунегритянская страна, где все основано на власти доллара», — приводит Джеймс Комптон слова фюрера. — «Американцы – заявлял он, – это люди с куриными мозгами. Эта страна – карточный домик, выстроенный на шатком основании материального благополучия. Американцы живут как свиньи, хотя и в очень роскошном свинарнике».
Когда Раушнинг спросил его, возможна ли дружба между Германией и Америкой, Гитлер, как указывает Джеймс Комптон, ответил: «О какой дружбе ты говоришь? О дружбе с еврейскими грабителями и толстосумами или с американским народом?» Гитлер был искренне убежден, что американцы в буквальном смысле слова находятся в подчинении у евреев. Еврейская клика в американском правительстве и пресловутый еврейский контроль над прессой, радио и кино были излюбленными мишенями для гитлеровских насмешек. В 1938 году он назвал Америку страной «еврейских отбросов» и потом часто повторял эту мысль. А политика Соединенных Штатов представляет собой «гнусный, предсмертный бред продажной и изжившей себя системы, которая является позорным пятном в истории этого народа».
После этого, как указывает Джеймс Комптон в свой книге, фюрер пустился в рассуждения об американской истории. «После Гражданской войны, – заявил он, – в которой, вопреки всякой исторической логике и здравому смыслу, Север одержал победу над Югом, американская нация пребывает в состоянии политического упадка. Несмотря на кажущееся процветание экономики и политических учреждений, Америка все глубже и глубже увязает в болоте самоуничтожения».
«В лице Америки, утверждал Гитлер, мы имеем пример нации, которая из-за своего расового вырождения лишилась стремления к самосохранению, которое он считал главным стремлением здорового общества. А пример с Гражданской войной демонстрирует привычку Гитлера вводить в политические монологи ссылки на исторические события и использовать их для подтверждения своего толкования современных событий», — сообщает американский писатель.
Далее Джеймс Комптон передаёт слова Гитлера: «Прикрываясь разговорами о демократии, страной правят кучка толстосумов… массовая коррупция и продажные законы». Возвращаясь к теме Гражданской войны, он выразил сожаление, что она уничтожила зачатки нового социального порядка, основанного на рабстве и неравенстве. «Но надежда еще не потеряна. В определенных слоях американского среднего класса и среди фермеров еще не угас боевой дух колониальных дней. И мы должны пробудить этот дух. Он ещё не погиб окончательно». Гитлер связывал все свои надежды с той ненавистью, которую эти классы якобы питают к неграм и евреям, и заключал, что «только национал-социализм сможет освободить американский народ от правящей клики и возвратить ему средства, способные сделать эту нацию великой». Однако он не уточнял, будет ли возрождение американского народа сопровождаться теми же жестокими мерами, которые применялись немцами для установления нового порядка в Европе.
В США есть только архитектура, наука и экономика
Единственное, что производило впечатление на Гитлера, – это достижения американской экономики, науки и архитектуры. Что касается архитектуры, то фюрер требовал от посольства в Америке, чтобы оно присылало ему фотографии американских архитектурных сооружений, особенно в Вашингтоне. Хорошо известен его интерес к автомобилям, который заставлял его восхищаться американской автомобильной промышленностью и её живым символом, Генри Фордом. «Он создавал свои машины для широких масс, — заявил фюрер в интервью «Нью-Йорк таймс» в 1933 году. – Он больше всех сделал для уничтожения классовых различий». «Фольксваген» создавался в подражание Генри Форду.
Фюрер признавал, что в области экономики Германия должна многому поучиться у США, и снова заявлял, что массовое производство и снижение цен на автомобили произвели на него особенно сильное впечатление. Но когда Гитлер заговорил о нестабильности американской экономики, его восхищение тут же угасло. В 1932 году он был искренне убежден, что Соединенные Штаты находятся на грани революции, и заявлял, что вызвать в Америке беспорядки, которые перерастут в революцию, – дело совсем не сложное. В 1940 году он высказал мысль, что так называемым благосостоянием в Америке пользуются только капиталисты. Удел же рабочих – нищета и безработица. Восхищение Гитлера не распространялось на сельское хозяйство. Основывая свою оценку на фильме «Гроздья гнева», он в 1943 году сообщил своим генералам, что «американские фермеры измотаны непосильным трудом, не имеют никакого пристанища и бродят по стране в поисках работы».
Помимо американского массового производства и архитектуры, Гитлер одобрял и отделение церкви от государства, закон, ограничивающий въезд в страну, принятый в 1924 году (этот закон он считал попыткой сохранения чистоты нордической расы), незначительное число голосов, подаваемых американцами за коммунистов, и огромные размеры страны, которые были для него самым ярким доказательством того, что обширная территория является необходимым условием для национального могущества. В 1943 году, как указывает Джеймс Комптон, он жаловался, что Америка, Восточная Азия и Россия захватили себе целые континенты. Причиной могущества Америки, говорил он своим генералам, «является не только численность населения, но и огромная территория этой страны».
Тем не менее ни массовое производство, ни архитектура, ни обширная территория не смогли перевесить в глазах Гитлера недостатки Америки. В 1941 году он говорил Муссолини: «Я бы ни за что на свете не согласился жить в такой стране, как Соединенные Штаты, где вся жизнь пронизана голым материализмом и где не любят самого высшего проявления человеческого духа — музыки».
«Во всём виноват Рузвельт»
Когда Америка вступила в войну, тон обличительных речей Гитлера стал ещё более гневным. Во всех несчастьях, которые обрушились на мир, был, оказывается, виноват один Рузвельт. Комптон пишет, что в застольных разговорах фюрер называет его «лживым еврейским кляузником», «сумасшедшим, который несёт на пресс-конференциях внушённый евреями бред».
Фюрер заявил Геббельсу, что считает Рузвельта одним из самых главных врагов цивилизации. Нападение на Пёрл-Харбор Гитлер расценил как достойный ответ «на наглые провокации этого безумца». «Не надо понапрасну тратить слова, – писал он в «Фёлькишер беобахтер» позже, в 1942 году, – чтобы опровергнуть лживые заявления этого старого мошенника. Он, несомненно, является главарём всей этой шайки бандитов, с которой мы воюем».
И наконец, фюрер, резюмирует Джеймс Комптон, предрек президенту США бесславный конец. «На следующий срок его не переизберут, – заявлял он в 1943 году своим генералам, – а через шесть месяцев отдадут под суд. Его преемник объявит его преступником. Это произойдёт потому, что американцам надо будет свалить на кого-нибудь вину, а свалить-то больше не на кого». Гитлера охватила безумная радость при известии о смерти Рузвельта, он был искренне убежден, что американского президента прибрал Бог, чтобы дать ему возможность в апреле 1945 года победоносно завершить войну. До смерти самого Гитлера оставалось несколько недель».
Если советские (из всех 15 республик) пополняют казну больниц, а представители арабских стран способствуют контактам вне дипломатического протокола (обычно оттуда лечиться в Израиль ездят представители политических и деловых элит), то от палестинцев — одни проблемы.
Две сестры из сектора Газы пытались ввезти в Израиль взрывчатку для производства взрывных устройств. Одна из женщин больна раком и получила разрешение на въезд для лечения в израильской больнице.
Как сообщает Общая служба безопасности (ШАБАК), в среду утром при обыске на КПП Эрез в трубках с лекарствами, которые они везли с собой, была обнаружена взрывчатка.
Саперы Южного округа изъяли взрывчатый материал. Следователи ШАБАКа допросили задержанных и выяснили, что боевики ХАМАСа переслали взрывчатку с больной женщиной для проведения терактов в Израиле.
В заявлении ШАБАКа сказано, что террористические организации сектора Газы, и в первую очередь ХАМАС, продолжают пользоваться гуманитарным коридором, который предоставляет Израиль больным палестинцам, для подготовки терактов.
Если в части творчества — написания халтуры на актуальные темы — Никифор Ляпис имел множество прототипов, вплоть до советского классика Маяковского, то с фамилией не всё так просто. Одним из них мог быть поэт Осип Колычёв, не имевший никакого отношения к древнему боярскому роду, к которому принадлежал и умученный от великого герцога Московии Жана Катра ле Террибля по кличке Васильевич православный митрополит Филипп, поскольку поэт исходно был Сиркесом. Но мода на заимствование барских фамилий, как оказалось, была достаточно распространена, несмотря на революционную марксистскую официальную идеологию, в довоенном СССР.
К 1 января 1933 года по этому закону было осуждено уже около 54,645 человек, из них 2,100 расстреляны. Одновременно сталинские секретари Молотов, Каганович, Постышев мобилизовали парторганизации самых хлебородных регионов Украины, Северного Кавказа, Поволжья на выколачивание из колхозов хлеба.
Нет, я понимаю, что без злодея еврейской национальности тяжко, так и тянет подшить заговор Майера Амшеля Ротшильда с сионскими мудецами — а не выйдет. Но у Кагановича чистое алиби. С 1930 года он был первым секретарём Московского горкома и обкома ВКП(б) и никакого отношения к Украине не имел от слова «вообще». Руководил он украинской парторганизацией в 1925-28 гг., когда там не было никакого голодомора. И сплошная коллективизация началась там уже после его перевода в Москву. А все вопросы — к тов. Косиору, который поляк, вот он был сталинским наместником Украины в 1928-38 гг. Так что если там и был заговор, то или пилсудчиков, или псов-атаманов с польскими панами и польскими же шпионами. А Молотов, кстати, в это время был не секретарём ЦК, а председателем Совнаркома. С 1930 года и до самой войны, когда его на этой должности сменил Сталин. Впрочем, в решении хозяйственных вопросов, а изъятие зерна есть вопрос в первую голову хозяйственный, его участие несомненно.
Но и убивает. Прямо как волки, которые от испуга слопали друг друга.
Террористическая организация «Исламское государство» обнародовала информацию, согласно которой боевики «ИГ» уничтожили одного из лидеров движения «Талибан» в городе Пешаваре, на северо-западе Пакистана.
Представитель талибов подтвердил агентству Reuters, что речь идет о высокопоставленном представителе «Талибана» Мелоби Дауде. Вместе с ним погибли двое его помощников.
Накануне «Исламское государство» объявило о своей ответственности за убийство талиба, однако не сообщило никаких сведений о нем.
Звоню в больницу. Набираю номер. Приятный женский голос: — Слушаю вас. — Здравствуйте, это регистратура? — Это морг. — М-м-м, извините, пожалуй, мне к вам еще рано… Тот же приятный голос: — Ничего страшного, мы подождём.
Нет, заимствованные сюжеты у него были: многое он почерпнул из итальянских городских новелл (иначе откуда бы он знал итальянскую жизнь и даже имена итальянцев — слетать в отпуск в Тоскану или Ломбардию в 16 веке было невозможным, поскольку Шенгенской зоны в те годы не существовало, да и вообще протестанту было бы небезопасным посещать страну набожных католиков задолго до заключения Вестфальского мира), а «Гамлет» — и вовсе поэтизированное переложение датской хроники Саксона Грамматика. Но таджикские националисты переплюнули проффесора (не путать с профессором) Януковича, объявившего Чехова украинским поэтом (одно странно: писал этот украинский поэт не в рифму и исключительно на «москальской» мове, даже без присущих Гоголю украинизмов — в его вещах не встретишь никаких вытребенек, макогонов, пампушек, черевичек и галушек): кое-кто из их числа искренне полагал, что Уильям наш Шекспир потырил сюжет из их литературы...
Один мой приятель, таджик-археолог, вполне серьезно убеждал меня в том, что Шекспир, безусловно, знал таджикский язык и был хорошо знаком с таджикской литературой. Доказательство: из этой литературы заимствованы почти все сюжеты шекспировских пьес. Каких же? На это мой собеседник, слабо знакомый с творчеством английского классика, ответить не смог, однако назвал «Ромео и Джульетту» и их предполагаемый таджикский источник. Последний восходил к 12 веку и был знаком только очень образованным филологам-иранистам. Дальнейшая беседа показала, что о таких вещах, как «бродячие сюжеты», мой приятель никогда не слышал и даже не подозревает об их существовании. Но и мои разъяснения на этот счет не поколебали уверенности в том, что Шекспир обокрал таджикскую литературу.
Хотя в том, что касается сюжета «Ромео и Джульетты», таджик прав в одном: Шекспир его не сам придумал, он взял это из других источников, но не таджикских, а итальянских городских новелл.
Для того, чтобы попасть в Полинезию или Чёрную Африку, советскому человеку не нужно было получать визу и проходить комиссию при райкоме, отвечая на вопросы о персональном составе Политбюро ЦК коммунистической партии Южной Родезии или Западного Самоа. Достаточно было прилететь в любую из республик очень средней Азии и отъехать от столицы на 101-й километр и далее.
Если генерал фон Кауфманн и прочие покорители и руководители Туркестана времён двух Александров — Освободителя и Алкаша — а также одного Мыколы, и не претендовали на то, чтобы приобщить туземцев к европейской цивилизации в её русском варианте, то Советская власть объявила о приобщении всех граждан к оной под соусом марксистко-ленинской идеологии — и жидко в этом деле обосралась...
Впрочем, у дикарства есть свой плюс: дикарям не по силам приобщиться к тонкостям книжной монотеистической религии, поэтому у исламского фундаментализма в тех краях мало шансов. Впрочем, посланцы «Аль-Каиды» или ИГИЛа могут просто перетащить на свою сторону какой-то клан или племя, и использовать их, как англичане — гуркхов, от которых не требовалось понимания сути британской имперской идеи.
В одном кишлаке поссорились соседи — старик-колхозник и мулла местной мечети. И не просто поссорились, а стали заклятыми врагами. В Средней Азии наличие врага обязывает к активности: врагу полагается чинить неприятности и, по возможности, усложнять жизнь. В данном случае силы врагов оказались неравны: возможности старика-колхозника были ограничены природой, тогда как мулла был не просто мулла, но и сильный колдун. И разнообразно пользовался своей колдовской силой во вред старику, его семье и приусадебному хозяйству. За короткое время на голову старика обрушились несчастья: померз виноград, стали болеть и дохнуть бараны, какой-то червяк сожрал урожай гранатов. Члены семьи заболевали различными редкими болезнями, и кто-то из них даже умер. Причем наглый мулла не только не скрывал и не отрицал, что эти беды исходят от него, но даже похвалялся перед жителями кишлака, набивая цену своим колдовским талантам и показывая, как опасно враждовать с ним.
Бедный старик пробовал бороться с муллой тем же оружием, но его любительское колдовство было куда слабее профессионализма его врага и не имело сколько-нибудь серьезных последствий. И Аллаху не мог старик пожаловаться, — по той ясной причине, что представителем Аллаха в кишлаке как раз и был его смертельный враг. Тогда вконец отчаявшийся старик решил апеллировать к последней, самой высшей инстанции. Он поехал в районный центр, явился в райком партии и попросился на прием к первому секретарю. Получив аудиенцию, старик рассказал секретарю свою печальную историю, добавив, что у него нет сил продолжать борьбу, и просил партию защитить его и семью от козней муллы.
Секретарь райкома очень рассердился и велел немедленно доставить к нему муллу. Вскоре мулла был привезен в райком; секретарь спросил его, правда ли то, что он услышал от старика-крестьянина, и мулла был вынужден во всем сознаться: партии врать нельзя. Тогда секретарь райкома сказал: «Это неслыханное безобразие. В дни, когда наша страна переживает техническую революцию, когда советские космонавты исследуют вселенную, когда во всех областях науки и техники мы идем вперед семимильными шагами и оставляем далеко позади себя даже самые передовые капиталистические страны, — в такие дни ты, политически неграмотный мулла, имеешь нахальство заколдовывать трудящихся колхозников, — и где?! В моем районе. Этого я потерпеть не могу. Это какое-то средневековье. Это, наконец, противоречит научному мировоззрению. Расколдуй его немедленно!»
И мулла был вынужден тут же, в кабинете секретаря райкома, расколдовать своего соседа. Более того. Мулла поклялся, что и впредь не будет вредить старику, и даже волшебным образом восстановил им же поврежденное хозяйство соседа. И, конечно, подчиняясь воле партии, перестал с ним враждовать. Так, ко всеобщему удовлетворению, закончился этот конфликт, показавший истинную степень могущества партии.
По сравнению с этой публикой, любой гопник с семками и в штанах «Объ*бас» родным покажется, а также светочем цивилизации. Иногда это бывает не смешно, а страшно.
Когда знакомятся два таджика — едва ли не первый вопрос, который они выясняют, касается их происхождения. То есть, откуда родом каждый. И если оказывается, что оба происходят из одного селения, города или района — это воспринимается не как приятная случайность, но как основа взаимной поддержки и оказания различных услуг. Земляк вправе ждать от земляка помощи, земляк обязан помогать земляку. Таджики считают это самоочевидным.
Казалось бы, в этом нет ничего особенного: принципы земляческой солидарности и взаимопомощи известны во всем мире, и с той или иной степенью эффективности действуют повсюду. Но в Таджикистане земляческая солидарность имеет особый характер, — в этом смысле советская среднеазиатская республика больше всего напоминает африканские государства, бывшие колонии, население которых не составляет единый народ, а состоит из различных племен. Это особенно странно, если вспомнить, что таджикский национализм противопоставляет таджиков другим народам Средней Азии именно как единый народ, как этническую, культурную и историческую целостность. Но вот — живя в Таджикистане, разъезжая по стране и знакомясь с ее землями и городами, слушая разговоры людей об их земляках и жителях других мест — то есть не земляках, «чужих» — начинаешь сомневаться: да полно, точно ли это один народ? Уж очень многое напоминает Конго или Берег Слоновой Кости: каждое племя считает себя лучшим и чистым, каждый начальник комплектует свое ведомство из представителей родного племени. Расчленение общества на племена, трибы — трайбализм. Между Ленинабадом и Ура-Тюбе — километров 60, но эти города почему-то испытывают друг к другу традиционную давнюю неприязнь (сколь давнюю? Ходжент, возможно, был основан Александром Македонским, а Ура-Тюбе уже тогда существовал, и Александр брал его штурмом. Не с тех ли пор?). Ленинабадцы утверждают, что жители Ура-Тюбе — люди грубые и несдержанные, склонные к нарушению законов и реакционные: женщин своих держат взаперти. Ура-тюбинцы не возражают против репутации эдаких таджикских запорожцев, а ленинабадцев презирают и не считают настоящими таджиками. В Ура-Тюбе мне рассказали, что однажды по недомыслию к ним назначили прокурора-ленинабадца. Город был, естественно, возмущен и принял меры для выдворения нежелательного юриста: каждое утро, выходя на крыльцо своего дома, прокурор обнаруживал свежий труп. В Ура-Тюбе считают, что ленинабадцы от природы недогадливы, и новый прокурор понял намек местной общественности не сразу, а только где-то на шестом трупе. После чего уехал, не мешкая, за назначением в более спокойный город. Не ручаюсь, что эта история абсолютно правдива, но мне она была поведана всерьез и типична, во-первых, для ура-тюбинского темперамента, во-вторых, — для отношения к соседям-ленинабадцам. Другой случай, аналогичный и вполне достоверный, закончился и в самом деле трагически. В город Куляб, что в южном Таджикистане, был назначен секретарем горкома партии не местный уроженец, а опять-таки ленинабадец. Трупов не подкладывали (кулябинцы не отличаются фантазией), но его самого дня через два после прибытия удушили телефонным проводом в номере гостиницы.
Ни разу не Растрелли, не Фрэнк Ллойд Райт, не Корбюзье и не Гауди. Продолжение историй о советской Меланезии. На сей раз, без трупов.
Кахрамон Ашуров (кахрамон в переводе на русский — герой) был сыном влиятельного ленинабадского юриста. Почему-то папа решил сделать из него архитектора, и он поступил — сравнительно поздно — на архитектурное отделение политехнического института. Это был крупный представительный мужчина с прямоугольным грубым лицом и ежиком рано седеющих жестких волос. Говорил басом. Был до чрезвычайности ленив, глуп и самоуверен (для последнего качества имелись основания). «Проучившись» года два, он исчез из института и вскоре объявился в должности районного архитектора сперва в одном, потом в другом районе. Как он получил этот пост, требующий диплома архитектора, — осталось тайной. Для Кахрамона, однако, это было только началом, — все с тем же незаконченным двухлетним высшим образованием он неожиданно возглавил республиканскую Инспекцию охраны памятников архитектуры. На этот высокий пост в Министерстве культуры его принял замминистра Шарипов, — конечно, ленинабадец, — враг министра-памирца. Тут он проначальствовал около года, успел испортить неграмотной реставрацией несколько архитектурных памятников и немыслимыми распоряжениями, грубостью и тупостью возбудить устойчивую ненависть к себе у всех сотрудников. Наконец, сотрудники взбунтовались и потребовали у министра смещения Кахрамона. Что министр с удовольствием и сделал, предварительно устроив Кахрамону что-то вроде экзамена и быстро убедившись, что тот не знает ни числа памятников, ни их названий. В другое время министру это не удалось бы так легко, — за земляка непременно вступился бы Шарипов, — но как раз в это время на Кахрамона завели судебное дело по причине неотдачи многочисленных долгов и умыкания чьей-то шапки. Из Ленинабада прибыл папа, расплатился с должниками и замял дело, а Кахрамона вернул на студенческую скамью в Политехнический институт. При этом папа сказал: «Ему бы только диплом получить. Каримова — подруга моей жены, она Кахрамона сразу большим начальником сделает (Махфират Каримова была тогда заместителем председателя Совета Министров)».
Кахрамон снова стал студентом. За эти годы он не сделал сам ни одного проекта, - заказывал их за деньги опытным архитекторам, а те не делали из этого тайны. Преподаватели посмеивались, но оценки выставляли. С преподавателями бывший начальник был приторно любезен и на государственные праздники преподносил им поздравительные открытки с типовым подхалимским текстом. На защите дипломного проекта чуть было не случилась осечка: архитектор, член экзаменационной комиссии, вдруг угадал среди представленных чертежей свой собственный чертеж, к тому же не имеющий никакого отношения к теме проекта. Он поднял было крик, кто-то потребовал отменить защиту, но тут взмолился ректор института Н.Х. Якубов: «Кахрамон учится уже 10 лет, всем надоел, ну его к черту, неужели с ним еще и дальше возиться? Давайте выпустим его хоть как-нибудь». И выпустили Кахрамона архитектором.
Получив желанный диплом, Кахрамон попытался ворваться в науку. Он явился к единственному в Душанбе историку архитектуры и изъявил желание писать под его, историка, руководством диссертацию на историческую тему. Потрясенный историк попробовал объяснить ему трудности пути и недостаточность его знаний, на что Кахрамон бодро отвечал: «Ничего, подучусь». Лишь когда историк архитектуры прямо заявил Кахрамону, что не намерен ничего за него писать, тот потерял интерес к научной карьере. И попытался вернуться в министерство культуры, но встретил там дружный отпор, после чего устроился на должность заместителя начальника по хозяйственной части (то есть попросту завхоза) в небольшую архитектурную организацию «Коммун-проект». Встречаясь с бывшими преподавателями и знакомыми архитекторами, он неизменно предлагал им свои услуги на предмет добычи дефицитных материалов со складов «Коммун-проекта». Однажды я встретил Кахрамона в городе. Своим начальственным басом он поведал мне, что покидает «Коммун-проект», так как его берут в аппарат ЦК на должность референта по вопросам архитектуры и строительства. Что-то, однако, на самом верху не сработало, и вместо ЦК Кахрамон — всем на удивление — оказался преподавателем того самого архитектурного отделения Политехнического института, которое он так долго заканчивал и так своеобразно закончил. И принял его на работу тот самый ректор Якубов, который так мечтал избавиться от него как от студента. Ректор, когда его спрашивали об этом, только молча крутил головой и поднимал глаза вверх, намекая на высшие сферы. А Кахрамон «преподавал» больше года, потешая студентов — и таджиков, и русских — речами о дисциплине и полным незнанием элементарнейших понятий об архитектуре. Наконец — неслыханная вещь в советском вузе — студенты взбунтовались и на общем собрании потребовали удаления Кахрамона. Что ректор (я думаю, не без злорадного удовольствия) и сделал.
Не знаю, чем теперь занят Кахрамон. Может быть, папа и папины друзья добились для него места референта в ЦК или какого-нибудь аналогичного поста с высокой зарплатой и низкой утомляемостью. Но, как говорилось, судьба его кажется типичной: он с ранних лет видел себя предназначенным к руководящей деятельности, — и только потому, что принадлежал к ленинабадской трибе, ее элитарному, влиятельному слою.
Представитель того же слоя — упомянутый Шарипов, человек столь же властный, сколь невежественный. На своем посту он несколько лет «копал» под своего шефа-памирца, надеясь занять его министерское кресло. Не добившись своего (памирская триба тоже не лыком шита), он, в конечном счете, преуспел еще больше: был назначен заведующим отделом культуры ЦК КП Таджикистана, а это пост еще более высокий, чем министра культуры.
Для ледовых — неподходящий климат. Хотя это и в СССР.
В вузах, например, индивидуальные стычки между студентами нередко перерастают в массовые баталии даже с привлечением милиции, — в ночном бою трибаидет на трибу, и наутро душанбинцы темпераментно обсуждают сражение между, к примеру, кулябцами и ура-тюбинцами, выясняют количество госпитализированных бойцов.
1. Бухара, 1952 год. Мы — несколько москвичей и ташкентцев — приехали на раскопки Варахши, древней резиденции бухарских правителей, отстоящей от самой Бухары километрах в 40. С нами поехал директор бухарской библиотеки имени Ибн Сины, Алимшо Хамрошоевич Шоев — коренной бухарец, потомок старинного аристократического рода, худощавый и элегантный, отменно воспитанный. Руководитель раскопок В.А. Шишкин долго водил нас по руинам огромного дворца, показывал покои с остатками резного алебастрового убранства, зал с настенной росписью, изображающей белых слонов с царственными седоками, грифонов и леопардов, парадный двор с лоджией-эстрадой и много других чудес. Шоев внимательно слушал объяснения, задавал толковые вопросы и рассуждал о виденном, демонстрируя приличное знание истории. А потом отвел меня подальше в сторону и озабоченно спросил: — Как Вы думаете, не нагорит Шишкину? Хороший человек, как бы не пострадал. Время тогда было известно какое, но за раскопки, к тому же успешные, даже тогда не сажали. Я, по крайней мере, таких случаев не знал. Поэтому удивился и спросил: -За что же ему может нагореть? — А как же! Ведь вот уже сколько лет копает, а золота не нашел.
2. Ленинабад, 1955 год. Экзамен по истории КПСС в ленинабадском педагогическом институте. Экзаменуются студенты-заочники, совсем не похожие на студентов: это — люди солидные, немолодые, обремененные семьями и животами, занимающие более или менее ответственные посты. И институтские дипломы жизненно необходимы им для того, чтобы эти посты сохранить, — иначе, свободно сгонят опытного работника с его прекрасной должности где-нибудь в райпотребсоюзе, а на его место пришлют молодого нахала с дипломом. Нет у этих заочников ни охоты, ни сил чему-нибудь учиться, вот и маются они в душном помещении, отдуваются, исходят потом, пишут что-то корявым почерком в тетрадках.
Экзаменаторов двое: таджик и русский. Последний, как и подавляющее большинство живущих в Таджикистане русских, таджикского языка не знает, — ни к чему ему. Русский сидит рядом с коллегой-таджиком и слушает, как бодро и уверенно, совсем без запинки держит речь экзаменующийся усатый заочник. Правда, говорит он по-таджикски, но материал, видно, хорошо знает, в конспект не заглядывает, речь его течет плавно и среди речи время от времени слышится: — Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Скажет две-три фразы, — и снова: — Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. И снова, с умеренными перерывами. Слыша хорошо знакомые имена, русский преподаватель довольно кивает головой. Как вдруг экзаменатор-таджик прерывает бодрую речь заочника криком: — Вон отсюда! Заочник тотчас исчезает. А удивленный русский спрашивает таджикского коллегу, что случилось и за что он выгнал так хорошо отвечавшего человека. Таджик ехидно смеется: — Да Вы знаете, что он говорил? Нет, конечно, ведь Вы по-нашему не умеете... А «отвечал» он вот что: — Муаллим (учитель), пожалуйста, поставьте мне тройку, Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин. Э, муаллим, работы было много, совсем не мог подготовиться, Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин. Детей восемь штук и все болеют, и жена в гости к родителям уехала, и учебники я где достану, Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин? Очень прошу, муаллим, войдите в положение, тройку поставьте, пожалуйста, не губите, Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин.
3. Калаи-Хумбский район в предгорьях Памира, 60-е годы. В сельской школе нет учителя английского языка, хотя этот предмет значится в школьной программе. Казалось бы, беда невелика, — кому здесь нужен английский язык, если даже в Душанбе мало кто из абитуриентов знает его толком? Однако для директора школы это — источник неприятностей и беспокойств: «порядок должен быть» — не только немецкое изречение. И вдруг — о радость! — приходит сравнительно молодой человек, по национальности чеченец. Он — учитель английского языка и согласен работать. Предъявляет соответствующие документы. Они в порядке. Счастливый директор мчится в РОНО и все мигом устраивает. Новый учитель приступает к делу и за короткое время доказывает, что он действительно хороший педагог, отдающий все силы и время любимому предмету. Работать ему, правда, нелегко, так как в дальнем горном селе нет учебников английского языка. Учителю приходится все делать самому: придумывать упражнения, объяснять грамматику, ставить произношение и пр. Но добросовестный труд приносит свои плоды, и спустя какое-то время сельские школьники начинают бойко изъясняться по-английски, вызывая этим восторг не только у родителей и земляков, но и у многочисленных комиссий, которые приезжают время от времени проверять работу школы. Комиссии хвалят «англичанина» и ставят его в пример другим учителям. Так проходит несколько лет, в течение которых юное население села всем на удивление начинает изъясняться по-английски. Катастрофа пришла неожиданно вместе с очередной комиссией, в которой случайно оказался человек, знающий английский. Некоторое время он прислушивался к говору школьников и их учителя, а потом сознался, что ничего не понимает. Выяснилось, что добросовестный и способный учитель учил ребятишек села вместо английского родному чеченскому языку, выдавая за английский. И учил так успешно, что, говорят, и теперь многие молодые жители этого села довольно свободно общаются друг с другом по-чеченски.
4. Душанбе, 70-е годы. Общее собрание Института истории Академии наук, посвященное состоянию научно-шефской работы института. Эта работа состоит в том, что каждый научный сотрудник института обязан ежегодно прочитать определенное количество лекций и научно-популярных докладов на предприятиях, в колхозах, совхозах, учреждениях и т.п. План работы, составленный сотрудником, утверждает руководство института. Ответственный за научно-шефскую работу Антоненко говорит: — В этом деле у нас, товарищи, наряду с несомненными успехами еще есть и недостатки. Не все еще понимают важность шефской работы среди населения. Вот, например, товарищ Хамидов систематически не выполняет свой план по лекциям. Не далее как неделю назад я ему говорю: «Товарищ Хамидов, завтра Вам нужно будет поехать в такой-то колхоз, прочитать там лекцию». А он мне отвечает: — Не поеду. Я говорю: — Как не поеду, ведь это научно-шефская работа, ведь все мы обязаны нести знания в народ. А он: — Не поеду, и все. Так и не поехал. Это, товарищи, вопиющее безобразие. Я предлагаю товарища Хамидова наказать! Вскакивает разгневанный Хамидов: — Товарищи, я хочу внести ясность. Неправду не надо говорить. Как было дело? Он ко мне сразу подошел, говорит: завтра едешь в колхоз. Я говорю: как завтра в колхоз? Почему раньше не предупредил? Завтра у меня дела. Потом поеду. А он на принцип пошел, говорит: нет, завтра поедешь. Тут я, конечно, тоже на принцип пошел и говорю: обязательно не поеду. Он дальше на принцип пошел и говорит: поедешь или жалеть будешь. И я дальше на принцип пошел и говорю: пускай жалеть буду, а завтра не поеду. Тут он...
Поднимается с председательского места директор Искандеров — маленький, толстый, добрейший человек со свирепыми кустистыми бровями. И произносит с певучим памирским акцентом, предметом насмешек настоящих таджиков: — Товарищи, не понимаю, какой может быть принцип в общественно-политической работе!
5. Ленинабад, 60-е годы. Свадьба. Женится тот самый археолог, который так долго искал жену. Мы приглашены. Во дворе расставлены длинные столы, на них уже стоит и лежит все, что полагается, но гостей — несмотря на довольно позднее время — к столу не зовут. Голодные гости смирно ждут и не ропщут, потому что причина вполне уважительная: еще не явился главный гость, ленинабадский писатель Рахим Джалил. (Когда он, наконец, придет, его встретят аплодисментами, и жених-археолог тоже будет восторженно хлопать в ладоши). Скучно сидеть без дела, и моя жена пошла на кухню, — на подмогу местным дамам, которые там еще что-то напоследок пекли и жарили. Там она, к своему удивлению, обнаружила супругу Рахима Джалила: она, не чинясь, пришла пораньше, чтобы помочь по хозяйству. Начался дамский разговор, во время которого моя жена сказала, что ее муж, то есть я, когда-то перевел на русский язык стихотворение Рахима Джалила «Весна в горах». Писательская жена несколько высокомерно заметила, что ее муж больше стихов не пишет, а пишет толстые романы в прозе (я однажды пробовал читать один такой рахим-джалиловский роман. Более несъедобную пищу немыслимо себе представить. К литературе она имеет то же отношение, что витринный манекен к живому человеку). Моя жена сказала, что это жаль: переведенные стихи, насколько она помнит, были красивые и талантливые. Почему же не сочинять хорошие стихи и далее, параллельно с писанием романов? На это мадам Джалил ответила так: — Э, не надо. Стихи что? Один, раз напечатал, копейки получил, и дальше что? Ничего дальше. Потом опять никто не печатает. А роман — сразу большие деньги идут, потом новое издание — опять совсем большие деньги. И книга толстая, хорошая, кому надо — можно подарить. Нет, чем стихи, романы лучше. На стихи зачем время тратить?
6. Душанбе, 70-е годы. Республиканская библиотека имени Фирдоуси. В научном читальном зале вижу молодого человека, обложенного толстыми подшивками старых газет, ворохами пожелтевших журналов и брошюр. Молодой человек целыми страницами выписывает что-то в тетради. Работает усидчиво, от дела отрывается редко и только по необходимости. В одну из таких редких пауз познакомились и разговорились. Оказалось — аспирант, татарин, работает над диссертацией «Развитие народного образования в Таджикистане с 1950 по 1960 годы». Я спросил, почему именно эти годы, — полагая, что, может быть, как раз в этот период в народном образовании Таджикистана произошло что-то особенно важное. Но аспирант понял вопрос иначе, с точки зрения, так сказать, не качества, а количества. Тяжело вздохнув, он сказал: — Конечно, таджикам легче. Таджику дали бы тему на пять лет. А я татарин, — хоть и мусульманин, а не свой. Вот и должен собирать материал на целых 10 лет, в два раза больше работы. Ничего, соберу, кандидатом-то стать надо.
...на самом деле буй, но не тот, о котором думали. Из жизни советского Северного флота.
Безобразно и нагло светило солнце; крупные капли росы собирались на ракетной палубе в сытые, лоснящиеся лужи; отвратительная голубизна призрачной дали рождала в душе гнусное желание побывать наконец-таки в отпуске, а воспаленное воображение рисовало одну картину омерзительнее другой.
Родное подводное «железо», битком набитое последними судорогами отечественного гения, и естественные прелести короткого выхода на подтверждение курсовой задачи, с чудесами нашей флотской организации, не вносили существенной коррективы в жгучее желание опуститься на четвереньки и кого-нибудь забодать.
Утренняя свежесть по-хамски будила, а загрязненный отрицательными ионами воздух казался скользким, как банка тушёнки.
Самолёт. Мимо пролетел чей-то самолёт, жадно объятый солнцем, и накидал вокруг какую-то дрянь. Лодка вильнула, одну эту штуку заарканили и втащили на борт.
— Связиста и начальника радиотехнической службы наверх, — сказал командир. Команда поскакала вниз, и на палубу вскоре нервно выполз связист, а за ним и начальник РТС. Вместе они признали в заарканенной штуке радиобуй.
— Американский? — спросил командир.
— Так точно! — был ему ответ, а вокруг уже теснились чудо-любители повыкусывать с бокорезами и мялись от огромного желания раскурочить врага.
Командир кивнул, и любители загалдели, обступив заграничный подарок. И тут все услышали тикание. Стало тихо.
— Чего это он? — спросил командир.
— Товарищ командир, лучше не вскрывать, — сказал начальник РТС, — это, наверное, самоликвидатор.
У любителей повыкусывать желание разобраться о врагом съёжилось до размеров висячей родинки.
— Может, пихнуть его в попку — и пусть плавает?
— Товарищ командир, если его не вскрывать, его можно хоть год спокойно возить.
— М-да?
— Да.
— Ладно, привезём в базу и разберёмся.
— Товарищ командир, — вспомнил тут связист, — у них там диктофон стоит и всё передаёт на Штаты.
— М-да?
— Да.
— Тогда все вниз!
Наверху задержался только командир. Он подождал, пока все исчезли, и нагнулся к тому месту, где, по его мнению, должен был быть диктофон.
— Слышь меня, ты, вонючий американский козёл, распуши там свои локаторы! Так вот, красную, облупленную культяпку вам всем на воротник в чугунном исполнении от советской власти! — и дальше полилось такое, такое лихое-оберточное, что покоробило бы терпеливую бумагу, уши у неподготовленных свернулись бы в трубочку и сами бы сунулись в соответствующее место.
Командир увлекся, лил не переставая, в самозабвении приседал, показывал руками, дополнял на пальцах, засовывал их себе в рот, чмокал и вкусно облизывал. При этом лицо его светилось жизнью и каким-то радостным задором. Одним словом, жило, пульсировало, существовало.
Когда буй привезли в базу, то оказалось, что это наш буй.
Начнем с солнца. Оно — померкло! И померкло оно не только потому, что за биологию вида я сражался в полной темноте полярной ночи; оно померкло ещё и потому, что в один прекрасный день к нам ворвался краснорожий мичман из тыла и, заявив, чтоб мы больше в гальюн не ходили, исчез совсем, крикнув напоследок: «Давайте ломайте!!!»
Он пропал так быстро, что мы засомневались: уж не галлюцинация ли он и его рекомендация «не ходить в гальюн»?!
Жили мы в то время на четвёртом этаже в казарменном городке. Весь экипаж укатил в отпуск, а меня оставили с личным составом, то есть с матросиками нашими, за всех в ответе.
— Чертовщина какая-то, — подумал я про мичмана и тут же сходил в гальюн, а глядя на меня, сходили в гальюн ещё сорок моих матросов. На всякий случай. Под нами, ниже этажом, помещалась корректорская, там тётки корректировали штурманские карты. Через сутки ко мне влетает начальник этого бляд-приюта и орёт, как кастрированный бегемот:
— Вам что?! Не ясно было сказано?! Что в гальюн! Не ходить!
— В чём дело? — спрашиваю я, спокойный, как сто индийских йогов.
— Нас топит! — делает он много резких движений.
— Вас?
— Нас, нас!
— И что, хорошо топит?
— Во! — говорит он и делает себе харакири по шее.
— А при чём здесь мы? Ну и тоните… без замечаний…
— Ы-ы!!! — рычит он. — Вы ходите в гальюн, а нас топит! Прекратите!
— Что прекратить?
— Прекратите ходить в гальюн!!!
— А куда ходить?
— Куда хотите! Хоть в сопки!
— А вы там были?
— Где?!
— В сопках в минус тридцать?
— Пе-ре-с-та-нь-те из-де-ва-ть-ся! У на-с у-же столы пла-ва-ют!!!
— Ну-у-у… — сказал я протяжно, травмируя скулы, — и чем же я могу помочь… столам?…
— А-а-а!!! — сказал он и умчался, лягаясь, безумный.
«Бешеный», — подумал я и сходил в гальюн, а за мной сходили, подумав, ещё сорок моих матросов. На всякий случай. Может, завтра запретят… по всей стране… кто его знает?…
Назавтра явилась целая банда. Впереди бежал начальник корректорской — той самой, что временно превращена в ватерклозет, и орал, что я — Али-Баба и вот они, мои сорок разбойников. Это он мне — подводнику флота Её Величества?!
— Ну ты, — сказал я этому завсклада остервенелости, — распеленованная мумия Тутанхамона! Берегите свои яйца, курочка-ряба!
Нас разняли, и мне объяснили, что в гальюн ходить нельзя, что топит, что нужно поставить матроса, чтоб он непрерывно ломал колено унитаза («Что ломал?» — «Колено! Ко-ле-но!» — «Об чего ломал? об колено?»), «ломами ломал, ломами, и не делайте умное лицо! и чтоб в гальюн никто не ходил! Это приказание. Командующего!»
— А куда ходить?
— Никуда! Это приказ командующего.
— Ну… раз командующего-о…
Я построил всех и объявил, что командующий с сегодняшнего дня запретил нам ходить в гальюн.
— А куда ходить? — спросили из строя.
— Никуда, — ответил я.
— А-га, — сказали из строя и улыбнулись, — ну, есть!…
А потом мы поставили матроса, чтоб непрерывно ломал, и срочно сходили все как один сорок один в гальюн, про запас.
— Упрямый ты, — сказал мне, уже мирно, начальник корректорской.
«Ага, — подумал я, — как сто бедуинов».
— Ну-ну, — сказал он, — я тебе устрою встречу с командующим.
«А вот это нехорошо, — подумал я, — мы так не договаривались. Надо срочно поискать нам гальюн где-то на стороне, а то этот любимый сын лошади Пржевальского и впрямь помчится по начальству». И пошёл я искать гальюн.
— Товарищ капитан первого ранга, — обратился я к командиру соседей по этажу, когда тот нёсся по лестнице вверх, стремительный; кличка у него была, как у эсминца — Безудержный.
— Товарищ капитан первого ранга, — обратился я, — разрешите нам ходить в ваш гальюн. У меня сорок человек… всего…
Он остановился, повернулся, резко наклонился ко мне с верхней ступеньки, приблизил лицо к лицу вплотную и заорал истерично:
— На голову мне лучше сходи сорок раз! На голову! — и в доказательство готовности своей головы ко всему треснул по ней ладонью.
Тогда я отправился к командиру дивизии:
— Прошу разрешения, товарищ капитан первого ранга, старший в экипаже… товарищ комдив, запрещают в гальюн ходить, у меня сорок человек, у меня люди… а куда ходить, товарищ комдив?
Комдив из бумаг и телефонов посмотрел на меня сильно.
— Не знаю… я… не знаю. Хочешь, строем сюда ко мне ходи.
После этого он бросил ручку и продолжил:
— Пой-ми-те! Я-не-га-ль-ю-на-ми-ко-ман-ду-ю-ю! Не гальюнами! И не говном! Отнюдь! Я командую с-трате-ги-чес-ки-ми! Ра-ке-то-носцами.
После этого он подобрал со стола карандаш и швырнул его в угол.
«Ну вот, — подумал я, — осталось дождаться встречи с командующим. Я думаю, это не залежится».
И не залежалось.
— Я слышал, что у вас возникли сомнения? относительно моего приказания?
— Товарищ командующий… я… не ассенизатор…
— Так станете им! Станете! Все мы… не ассенизаторы! Нужно думать в комплексе проблемы! Почему срёте?!
— Так ведь… гальюн закрыли…
— То, что гальюн закрыли, я в курсе, но почему вы, вы почему срёте?!! Вас что?! Некому привести в меридиан?!
После командующего мы принялись ломать унитаз интенсивно. И ходить в гальюн перестали. То есть не совсем, конечно, просто ходили хором потихонечку, вполуприсед. И тётки, которые в корректорской ниже этажом, так же ходили — по чуть-чуть.
И вот сломали мы, наконец, колено! Маэстро, туш! И не просто сломали, а пробили насквозь! И не просто пробили, а лом туда улетел!
А там в тот момент, к сожалению, сидела тётка… Сидит себе тётка, тихо и безмятежно гадит, и вдруг сверху прилетает лом и втыкается в бетон перед носом. И что же тётка? Она гадит мятежно! Во все стороны, раз уж выпал такой повод для желудочно-кишечного расстройства. Да ещё сверху в дырищу свесилось пять голов, пытаясь разглядеть, куда это делся лом; а ещё пять голов, которые не поместились в дырищу, стоят и спрашивают в задних рядах:
— Ну, чего там, чего застыли?…
Конечно, снизу прибежали, разорались:
— Человека чуть не убили!
На что наши возражали:
— А чего это она у вас гадит?
Больше всех возмущался я:
— Лично мы, — кричал я, — давно уже ходим на чердак! А ваши тётки! Сами валят, а на нас гадят! (То есть наоборот). Вот теперь я у этого легендарного отверстия вахту поставлю, чтоб днём и ночью наблюдали за этим вашим безобразием! Будем общаться напрямую! А то нам нельзя, а им, видите ли, можно!…
И начали мы общаться напрямую. Мои орлы решили, что если есть отверстие и если из него можно провести перпендикуляр, который при этом уткнётся ниже в другое отверстие, то странно было бы при наличии такого отверстия и такого перпендикуляра ходить на чердак!
На следующий день опять снизу прибежали и опять орали:
— А те-пе-рь! Давайте делайте нам косметический ремонт! Давайте делайте! У нас там — как двадцать гранат разорвалось! С дерьмом!
— Почему двадцать? — слабо возражал я, потрясенный ошеломительным размахом общения напрямую. — Откуда такая точность? Почему не сорок?
И вот гальюн. Каждый день гальюн. С ним была связана вся моя жизнь, все мои радости и печали, все мои помыслы и страданья, он мне снился ночами, мы сроднились с начальником корректорской, ходили друг к дружке запросто и подружились семьями…
В общем, когда приехал из отпуска мой сменщик, я, сдавая ему экипаж, веселился как неразумный, хохотал, хлопал его по плечу и целовал вкусно.
— Ви-тя! — говорил я ему нежно. — Знаешь ли ты отныне свою судьбу?
Он не знал, я подвёл его к гальюну:
— Вот, Витя, отныне это твоя судьба! А что будет главным в твоей судьбе?
И опять он не знал.
— Главное — на тётеньку не попасть. Там у нас одна дырочка есть, смотри — только в неё не поскользнись, а то мне будет печально. Остальное всё — муть собачья. Муть! Всё образуется и сделается как бы само собой. Сделают тебе гальюн, вот увидишь, сделают! Машина запущена. Ты, главное, не делай резких движений. И дыши носом. Арбытын ун дисциплин!
И мой сменщик вздохнул, а я вышел, оставив его, как говорится, в лучших чувствах с тяжёлым сердцем; вышел, хлопнул дверью и очутился в отпуске, хоть мне вслед и орали: «Не уезжать, пока не доведёте гальюн до ума! Не выпускайте его, не выпускайте! Не выдавайте ему проездных, не выдавайте!».
Целуйтесь с ними, с моими проездными. Пишите их, рисуйте, добивайтесь портретного сходства. Лаперузы мочёные. Кипятить вас некому!
Часто у многих бодибилдеров, которые уже не один раз проходили курсы стероидов или других препаратов, возникает своеобразное к ним привыкание – не вызывается должный эффект от их приема. Поэтому атлет должен искать все более мощные вещи для приведения себя в надлежащие кондиции. Таким людям можно порекомендовать Trenbolon Acetate, являющийся чуть ли не королем в стероидном плане. Если условно поставить на пьедестал стероиды, то ацетат проиграл бы только Тренболон Энантату, поскольку первый необходимо вводить ежедневно или через день, а второй – раз в неделю. На этом принципиальные различия между препаратами исчезают.
Несмотря на такую мелочь (частые уколы), Trenbolon Acetate является наиболее востребованным препаратом в среде профессионалов. Тому существует множество объяснений. Во-первых, минимальное количество набранной массы колебаться в районе 10 кг, это объясняется высочайшей анаболической активности препарата, ведь она превосходит тестостерон в 5 раз (!). Это же касается и андрогенного фактора, что может сказаться и на высоком уровне возможных побочных эффектов. Во-вторых, существенно повышаются силовые показатели. В-третьих, качественно сжигается жир, но это не только благодаря самому Trenbolon Acetate, а и его способности к стимуляции выработки гормона роста.
Отдельное внимание стоит уделить способности Trenbolon Acetate снижать уровень кортизола – так называемого гормона стресса. Его повышенное содержание в организме может вызвать множество проблем: разрушение мышц; накопление жира особенно на животе; диабет, остеопороз, сердечно-сосудистые заболевания. Кроме того, кортизол является антагонистом тестостерона. Поэтому существует закономерность: уровень тестостерона пропорционально снижается с повышением уровня кортизола. Это еще одна монета в копилку Trenbolon Acetate.
Что касается полового влечения, то тут все сугубо индивидуально. У одних Trenbolon Acetate может его усилить, у других понизить, а третьи вообще не почувствуют разницы. И что еще немаловажно, инсулиноподобный фактор роста увеличивается вдвое.
Но монета имеет две стороны. И обратная – побочные явления. Несмотря на высочайшую андрогенную активность Trenbolon Acetate не ароматизируется. Тем не менее, он обладает также и высокой прогестиновой активностью. Поэтому весьма вероятны и акне, и выпадение волос, и гинекомастия, и атрофия яичек. Повышенное давление и агрессивность – частые спутники препарата. Количество и «качество» побочных эффектов в разы возрастает при совместном использовании, например, с кленбутеролом или эфедрином.
ПКТ после курса – просто необходимость. Женщинам и малоопытным атлетам Trenbolon Acetate противопоказан. Да и решившим пройти впервые курс химикам со стажем без врачебного освидетельствования этого делать не следует.
За то, что не заплатили авторских отчислений за использование названия «Катюша» (которое придумал личный состав Красной Армии, создатели РСЗО назвали её БМ с номером), отсылающего к его песне. Разумеется, такого не было, напротив, авторы «Катюши» были очень довольны тем, что в её честь назвали эффективное оружие, неплохо проявившее себя на войне. Зато вот Eaglesсудятся с гостиницей California, хотя владельцы могут спокойно заявить, что она названа в честь соответствующего штата, а это уже public domain. Ведь у потомков Юрия Долгорукого нет патентных прав на использование слова «Москва» и его производных в названиях разных товаров, услуг и учреждений. Например, одноимённых гостиниц в разных городах СССР, колбасы «Московская» и духов «Красная Москва».
Рок-группа «Иглз» подала в суд на мексиканский отель «Калифорния». По мнению музыкантов, имя гостиницы отсылает к песне и альбому «Отель Калифорния», сообщает «Би-би-си».
«Отель Калифорния» является, вероятно, самой известной песней группы и во многих отношениях воплощает ее суть, говорится в иске. Участники группы утверждают, что администрация гостиницы нагло эксплуатирует их известность — в отеле играет их музыка и продают тематические футболки.
Отель «Калифорния» в Тодос-Сантосе открылся в 1950 году, за четверть века до появления песни группы «Иглз» и неоднократно менял названия. В 2001 году заведение купила семейная пара из Канады и, как утверждают музыканты, начала использовать название «Калифорния» в маркетинговых целях. Так в путеводителе Lonely Planetупоминается, что «по легенде, гостиница дала название известной песне».
Однако «Иглз» утверждают, что название сингла и альбома не отсылает ни к какому конкретному месту. А обложка альбома «Отель Калифорния» представляет собой фотографию реально существующего калифорнийского отеля «Беверли-Хиллз».
Кадр был использован группой без разрешения администрации отеля. Музыканты находились под угрозой судебного разбирательства, пока не выяснилось, что число бронирований в «Беверли-Хиллз» утроилось после успеха альбома.
Хотя от этого можно встать, то есть, тьфу, заболеть раком.
Недавние исследования, проведенные факультетом одонтологии Университета Мальмё на юге Швеции, шокировали общественность. Ученые выяснили, что оральный секс вызывает рак ротовой полости, как пишет ladyportal.info.
Почему-то оральный секс принято считать пустячком по сравнению с половым актом. Особенно это касается молодежи. По статистике, четверо из 10 юношей считают оральный секс «наиболее безопасным» среди других видов секса.
На самом деле такие сексуальные отношения относятся к самым опасным. Через такой вид интимного контакта можно заразиться вирусом папилломы человека (ВПЧ), отвечающим за многие типы рака половых органов, в частности, за рак шейки матки у женщин.
Эксперты уверены, что оральный секс намного чаще, чем курение или алкоголь, приводит к развитию злокачественной опухоли ротовой полости.
Приблизительно в 8.6 раз увеличивается риск заболеть раком гортани у людей, которые занимались оральным сексом более чем с шестью партнерами. В соответствии с результатами исследования, у курильщиков степень такой опасности возрастает втрое, а у тех, кто злоупотребляют алкоголем — вдвое.
В ходе исследования удалось установить, что занятия оральным сексом не всегда значит, что вы получаете ВПЧ. Тем не менее, у тех, кто получил этот вирус, опасность заболеть раком гортани возрастает в 32 раза
Перефразируя великого Салтыкова-Щедрина, скоро за бочку нефти будут давать в рыло. А может даже по е*лу. Брент улетел ниже 50, другая нефть телепается в районе 45 зелёных рублей. И это не на фоне общего кризиса капитализма, как в начале 2000-х или в 2008, а при вполне удовлетворительных показателях других секторов мирового рынка. Чё, нефть стала никому не нужна?
